Но на первом месте для меня стоял Натан Фаулз. Мой герой, мой наставник. Пять минут назад он выделил для меня место в своей славной когорте. После этого я не мог оставить его одного перед лицом смертельной опасности. Что я, сахарный, в конце концов? Ребенок я, что ли? Нет, я писатель, мой долг протянуть другому писателю руку помощи.

ДВА ПИСАТЕЛЯ ПРОТИВ ОСТАЛЬНОГО МИРА…

Я уже вскочил, чтобы выбраться на пристань, когда напротив мэрии затормозил фургончик Одибера, старенький «Рено 4L», недавно перекрашенный в ярко-зеленый цвет. По словам патрона, несколько лет назад он по дешевке купил эту развалюху у цветочника.

Оставив машину во втором ряду перед почтой, он опустил в почтовый ящик конверт, быстро вернулся к машине, но, прежде чем снова сесть за руль, застыл, глядя на паром. Я спрятался за железную тумбу, надеясь остаться незамеченным. Когда я выглянул, фургончик уже сворачивал за угол. Правда, его габаритные огни не гасли в тумане, как будто машина застыла на месте.

Как быть? Я разрывался между страхом и желанием понять. Мне было тревожно за Натана. Теперь, когда я знал, на что способен кроткий с виду Одибер, разве вправе я был бросить писателя на произвол судьбы? Тем временем паром принялся гудеть, оповещая о готовности отчалить. РЕШАЙСЯ! «Смельчак» уже отдавал швартовы, когда я все же выпрыгнул на дощатый причал. Я не стал дезертировать, порывать со всем, во что верил.

Дойдя до портовой будки, я перешел через улицу и оказался перед почтовым отделением. Туман стал осязаемым. Я дошел до улицы Мортвьей, на которую свернула машина книготорговца.

Там было пусто, насколько можно было судить в тумане. Я приближался к мигающим фонарям фургона и чувствовал, как усиливается, готовится меня проглотить невидимая угроза. Подойдя к машине, я обнаружил, что за рулем никого нет.

– Ты меня ищешь, великий писатель?

Я резко обернулся и оказался лицом к лицу с Одибером, закутанным в черный плащ. Я открыл рот, но крикнуть не успел: он со всей силы огрел меня кочергой. Вопль ужаса застрял у меня в глотке.

Вокруг меня сомкнулась черная пелена.

4

Дождь лил как из ведра.

Натан Фаулз умчался так быстро, что забыл запереть двери. Вернувшись в «Южный Крест», он опять не позаботился закрыть ворота. Угрожавшую ему опасность нельзя было отвести, баррикадируясь за высокими стенами.

Выйдя на веранду, он закрепил задвижку, стучавшую о стену. Сейчас Бомон, исхлестанный дождем и порывами ветра, выглядел совершенно по-другому. Это был уже не средиземноморский рай, а остров где-нибудь у берегов Шотландии в сильное ненастье.

Несколько минут Фаулз стоял неподвижно, не обращая внимания на барабанящий ему по темени и плечам теплый дождь. Перед его глазами сменяли друг друга невыносимые картины: убийство семейства Вернеев, пытка Карима, убийство Аполлин. В голове звучали слова из перечитанных накануне писем – посланий двадцатилетней давности к женщине, которую он так сильно любил. Подавленный горем, он не замечал, как по его щекам текут слезы. Все разворачивалось перед мысленным взором, как наяву. Он презирал себя за то, что пренебрег любовью, оплакивал непрожитую жизнь, мысленно шарахался от луж крови, пролитой случайными жертвами событий, в которых они были всего лишь статистами…

Он побрел в дом переодеться. Натягивая сухую одежду, он буквально падал от чудовищного утомления, словно его покинули все жизненные силы. Фаулз торопился со всем этим покончить. Последние двадцать лет он жил по-самурайски, в попытках следовать законам отваги и чести: подчиняя себя строгой дисциплине, идя путем одиночки, мысленно готовясь встретить смерть так, чтобы не испытать страха, когда она подступит.

Что ж, он был готов. Он бы предпочел, чтобы эта последняя страница была написала не среди шума и ярости, но здесь он был бессилен. Он стал воином на войне, где никогда не будет победителя, а будут множиться одни мертвецы.

Двадцать лет он прожил, будучи уверенным в грядущем дурном конце. Он знал, что рано или поздно ему придется убить или пасть самому, ибо такова была сама суть чудовищной тайны, хранителем которой он оказался.

Но даже в худших своих кошмарах Фаулз не мог вообразить, что Смерть явится за ним в облике зеленоглазой златокудрой красавицы Матильды Моннэ.

1

Я очнулся в кузове «Рено‐4L» Одибера, со связанными руками и ногами, под мерзкий скрежет, с которым ковырялся внутри моего черепа невидимый демон. Так худо мне еще никогда не бывало. Нос был сломан, левый глаз не открывался, из рассеченной брови сочилась кровь. Я в панике задергался, пытаясь высвободить руки из пут, но книготорговец крепко стянул их гибкими шнурами.

– Развяжите меня, Одибер!

– Заткнись, молокосос.

Автомобильные дворники с натугой боролись с обрушившимся на ветровое стекло водопадом. Я мало что мог разглядеть, но мне показалось, что мы едем на восток, в направлении мыса Сафранье.

– Почему вы так со мной поступаете?

– Сказано тебе, закрой рот!

Я насквозь промок от дождя и пота, коленки позорно тряслись, сердце выпрыгивало из грудной клетки. Я был полумертв от страха, но даже животный страх не мог побороть жгучего желания понять, что происходит.

– Это вы первым увидели фотографии из старой камеры, да? Вы, а не Матильда!

Он злобно рассмеялся.

– Я увидел их в Фейсбуке, представь себе! Америкашка из Алабамы нашел меня по первой фотографии: Матильда и я перед магазином в день, когда я подарил ей этот фотоаппарат на шестнадцатилетие!

Я закрыл глаза, пытаясь восстановить последовательность событий. Получалось, что Одибер стал архитектором запоздалой мести за убийство дочери, зятя и внука. Но я не улавливал, зачем он вовлек в эту вендетту внучку. Я поделился с ним своим недоумением, он повернул голову и принялся с пеной на губах сыпать оскорблениями:

– Ты воображаешь, что я не старался ее защитить, сопляк, недоносок? Я не показывал ей фотографий. Я отправил их только Патрису Вернею, ее деду по отцу.

В голове у меня мутилось, но я вспомнил, что наталкивался на имя отца Александра в своих ночных изысканиях. Патрис Верней, бывший крупный полицейский чин, заместитель директора уголовной полиции, исполнявший в момент кровавой драмы обязанности советника министра внутренних дел! Потом, при премьерстве Жоспена, его уволили, но когда главным полицейским Франции стал Саркози, старший Верней достиг пика своей карьеры.

– Нас с Патрисом связывает общая боль, – продолжил книготорговец, немного успокоившись. – Убийцы Александра, Софии и Тео прикончили и нас. Вернее, наша жизнь продолжилась, но уже без нас. В 2002 году жена Патриса от горя наложила на себя руки. Анита, моя жена, до самого конца сохраняла хладнокровие, но перед смертью, лежа на больничной койке, она не уставала твердить мне, как ей жаль, что никто так и не добрался до убийц наших детей.